Дерево тум-тум

Купили Леше вертолет. Небольшой вертолет, но противный - с синим дельфином и весь такой, пластмассовый. Леша его полюбил как родного, не захотел ни красный с двумя винтами, ни амфибию. Пришлось купить кругленький с синим дельфином.

Это была середина истории.

Начало заключается в том, что к нам приехала мама (моя мама, у меня тоже есть мама) - на машине. И предложила куда-нибудь съездить, чтобы Лешу покатать на машине, а меня - развлечь. Скажем, съездить в торговый центр и купить мне бирюзовые туфли, я сразу очень развлекаюсь в таких случаях. Но к тому моменту, как я ответила на десять важных писем и испекла яблочный штрудель, случилось шесть часов вечера, и все вокруг нас стало наглухо в пробки. Леша говорил - а я между пробок поеду. Наивный мальчик, скоро три года будет. Мы поехали в детский мир, полтора квартала от нас. Но не так что бы совсем рядом, пешком и с Лешей - полчаса где-то.

Предыстория же такая - Леша съел что-то не то. Или же - слишком много того. И еще вчера у него расстроился живот.

Ну и вот, наконец, купили Леше вертолет, погуляли немножко, потом Леша скис и захотел домой. Сказал, что хочет писать. А также - что у него болят живот и попа. Тут бы и догадаться, но мы почему-то не. Остановились где-то, Леша вяло пописал. Мы понеудомевали, но совсем недолго, потому что тут же он и покакал. Какие-то прекрасные люди с коляской, проходя мимо, дали нам салфеток. Девочка сказала:
- Вот, ребеночка спасли.
А девушка с коляской сказала, усмехнувшись:
- Скорее его маму спасли.

Дальше мы доехали до дома - а Леша по пути намекал, что снова хочет писать, и признался, что путает слова "писать" и "какать". Мама парковала машину, а я взяла полуголого Лешу и пошла открывать дверь. Приобрела незабываемый опыт - открывание тугого замка в покосившейся двери с какающим ребенком подмышкой. У меня ничего не получилось.

Ну а дальше все уже стало хорошо. Поставила Лешу босиком на ступеньки, открыла дверь, засунула его в ванну, одежду - в стиральную машину, туфли - помыла и так далее.

Такой день.

У одного человека - обозначим его, как обычно, произвольными буквами А. или Б. - есть такая особенность. Он везде встречает своих знакомых. Бывало, идешь с А. по совершенно обычной улице, скажем, по Нахимовскому проспекту, а он знай себе раскланивается. Или едешь за город, а в электричке едут его знакомые. А Черноголовка - та просто битком ими набита.
С встреченными знакомыми А. или Б. особо не церемонится. Жмет руку и идет дальше. Иногда случается небольшая беседа в духе "how do you do - how do you do". Потом А. поясняет - а, это мой бывший одноклассник, пятнадцать лет не виделись.
Основных источников знакомых А. или Б. - три. Мехмат, футбол и город Киров.
Мехмат, я думаю, можно не пояснять. Большой факультет.
Футбол - это вот что. За много лет Б. успел поиграть в футбол со множеством разных людей. Он довольно-таки ничего себе играет, и теперь они его смутно помнят.
Город Киров - самый загадочный источник. Вот, скажем, я не встречаю в Черноголовке своих бывших одноклассников. Хотя она существенно ближе к Москве, чем к Кирову. Если честно, я до такой степени не встречаю случайно своих одноклассников, что иногда сомневаюсь, что они вообще у меня были - кроме тех четырех человек, с которыми я хоть как-то общаюсь. А про А. такое ощущение, что одноклассников у него было штук, как минимум, двести. Весь мир кишит одноклассниками А., а также другими жителями города Кирова, в котором их всего-то тысяч пятьсот.

Тут оказалось, что это свойство у Б. - наследственное. Пока он развлекается в Лондоне, к нам с Лешей приехала его мама. (У А. или Б. тоже есть мама). На второй же день она встретила на детской площадке свою знакомую из Кирова. У нее дочка живет в доме напротив, и вот она гуляет тут с внуком.
Сегодня вечером гуляла с Лешей, а эта женщина сидела на лавочке. Мы не знакомы, но я теперь знаю, что она - это она, а она теперь знает, что я - это я. Леша стоял в песочнице, а по горке лазили девочки лет семи. Одна из них попросила меня помочь ей залезть, и пока я помогала, Лешка сбежал. Дунул через всю площадку по дорожке. Он вообще обожает убегать. И эта женщина кричит мне:
- Наташа, Алешка убежал!
Почему-то смешно.

Гуляли сегодня с Лешей. На коляске. Проехали по скверу, по тропинке мимо школы, приехали на детскую площадку - там такая есть горка, с одной стороны - обычная горка, с другой стороны - труба. Леша хотел проехаться в трубе, но заябоялся, в результате съехал, и не понравилось.

Там играли девочки, на этой детской площадке, - лет десяти-одиннадцати, мне кажется, но я очень плохо разбираюсь в возрасте детей после года и девяти месяцев. Они кидали друг другу теннисные мячики. Три девочки отдельно и две девочки отдельно. У тех девочек, которые две, были деревяшки, они их называли битами. Когда мы приехали, они просто перекрикивались, а потом одна крикнула, что что-то пиздато, и все вспомнили, что надо материться. И стали. А одна все время говорила - ой, i am so sorry - это когда совсем плохо кидала.
Потом мы с Лешей приехали на другую детскую площадку, и там Леша лазил по всяким лесенкам и аркам, и ходил по доскам, которые болтаются на цепочках, правда тут он держался за меня.

Потом сходили в магазин, и по пути обратно совершенно убедились в том, что нецензурная лексика перестала быть нецензурной. Грудные дети, может, и не ругаются, но просто потому что они вообще не умеют разговаривать. А все остальные - ругаются.

И когда вечером я клала Лешу спать, под окном как раз Игорь пил пиво с каким-то своим друганом. Игорь он не очень разговаривает, а вот друган ругался так, как я давно не слышала. Эти девочки с теннисными мячиками, небось, записывали бы каждое слово. Но Леша все равно заснул.

А потом я ходила в магазин. Мне идти через детскую площадку, а потом по дорожке - справа дом, слева газон. На газоне - деревья. Рядом с одним колупался какой-то мужик, что-то непонятное делал. Я посмотрела и пошла дальше, а когда возвращалась обратно, он как раз шел мне навстречу. Я свернула на другую тропинку - посмотреть, что там с деревом. Он перерезал ему кору - кругом.

Я подумала - вот блин сука, и ведь прошел мимо, и ничего я ему не сделала. И побежала обратно, но его уже не было. Стала возвращаться - и увидела его, рядом с домом. Там такие есть дома, раньше их называли башнями. Девятиэтажки - а район весь пятиэтажный. Сейчас-то конечно смешно их называть башнями, но тем не менее.
Я подбежала к мужику - ему лет за шестьдесят, и весь в опилках - и говорю ему очень злобно:
- Что вы сейчас делали с деревом? И какого черта?

А он остановился и отвечает:
- Сейчас я вам объясню.
И дальше, если вкратце:
- Мы пять или шесть лет страдаем от этого дерева. Оно заражено тополиной молью. Наши женщины его уже и солью поливали - никакого эффекта. И неоднократные мои обращения не возымели действия. От тополиной моли нет средства. Я выходил в интернет - нет средства. Она откладывает яйца в листья, по двадцать-тридцать штук в каждый лист, бомбы. А сейчас они в коре, ждут, когда листья будут. А у нас - видите, форточек нет. Нет форточек. Не понимаю, что они едят. Вот сейчас уже - несколько штук летает. Шерсть не едят и фрукты. Вокруг абажура летают, на свет, и к экрану телевизора. Пять или шесть деревьев тут заражено. Вот это, вот там большое дерево на углу, там еще два дерева, на детской площадке. Но те все дальше. К нам именно с этого летят. Я за ним наблюдал. Пять или шесть лет уже страдаем, никакого спасения нет.

Ну и вот. В общем, я не проломила ему голову бутылкой, а извинилась и пошла домой.

Как ни странно, в нашем пятиэтажном районе - о, я была дома в воскресенье, дома! - на произвольной детской площадке можно встретить гораздо больше гуляющих с детьми, которые не вызывают раздражения и непонимания, чем в этом понтовом дачном поселке. Даже если и пожмешь плечами иной раз - то только по мелочи.
Ходили сегодня с Лешей гулять на детскую площадку. Я редко хожу на эту детскую площадку, потому что ребеночек уже настолько большой, что странно сажать его в коляску или в слинг ради того, чтобы просто погулять. Я просто надеваю на него сандалии, и мы идем. Когда едет машина, у меня случается сердечный приступ, и я беру его на руки, а так - все сам. Иногда за ручку, иногда нет. Огромный самостоятельный младенец, собак называет кававами. И вот, пока дойдешь до этой детской площадки, останавливаясь у каждого кустика подорожника и изумляясь каждой собаке, уже надо идти обратно. Но тут мы дошли. На детской площадке - дети с родителями. Была девочка Лиза с бабушкой, мальчик Данилка с мамой. Лизе - наверно, уже к трем, а Данилке - два и два. Два года, два месяца. Еще там были два взрослых мальчика, лет семи-восьми, потрясающе тихих и их (или одного из них) младшая сестра Полина. Ей - ну где-то два или меньше, и они катали ее с горки, очень трогательно. Это все ничего, хотя Данилка все время орал (два года - типа сложный возраст, неужели мой толстый любопытный младенец превратится в такого противного недовольного крикуна?), а его мама орала ему - а вот сейчас по заднице получишь! а вот поймаю за задницу! Данилка орет где-то на грани ультразвука, Леша смотрел на него во все глаза.
Но потом пришли две девушки - на детских площадках вообще-то принято всех называть тетями, меня в жизни столько не называли тетей, сколько последние полгода, от этого у меня развился комплекс неполноценности - так вот, девушки. У одной - девочка Алена, мне кажется, ей тоже к трем. А у другой - мальчик Елисей - скажем, два. И мальчик Добрыня, младенчик, месяца, может, три. В коляске такой. Добрыня и Елисей. Ну ладно. Девушки сели на лавочку, и ну руководить своими детьми.
Нельзя, не подходи к карусели, не подходи, тебе нельзя, а ну не ходи туда. Алена, если Елисей упадет, получишь по попе. Елисей, сядь на попу. И все в таком духе.
Вообще смешно называть ребенка Елисеем и потом орать ему - а ну, сядь на попу. Но, наверно, те, кому это кажется смешным, и так не собирались называть своих детей Елисеями.
Потом Алена полезла на лестницу и стукнулась подбородком. Расплакалась, понятное дело, и побежала к маме. Мама ее в общем поутешала, напирая на то, что вот уже третий день подряд она стукается бородой. Потом Алена плюнула кровью и мама закричала - зачем ты на меня своей кровью? Мы с Лешей походили вокруг и пошли обратно, а то как-то это.

Ходили с младенцем гулять - видели белку. Она бежала по тоненьким веткам и по стволам сосен, а вокруг нее летала какая-то птица, из тех, что издают треск и щелканье вместо "чик-чирик". Как будто белка что-то сперла у этой птицы, ну, скажем, орех, а птица теперь норовила ей по башке. Это очень удивительно мне было, потому что я еще с детства считала, что все птички в лесу с белочками дружат и ходят друг к другу в гости. У меня такие книжки были, для дошкольников, и там про это написано крупными буквами, и картинки есть. Младенца белка заинтересовала, но не слишком. Маленький он еще.
Еще мы видели червяка - раз уж речь зашла о фауне. Противный какой-то червяк, ужасно длинный и темно-розовый. Я думала, что они светлее.
Кроме того, тут поют птички! Соловьи. Когда мы только переехали, младенец нервничал - новое место, то-се, спал плохо и от каждого чик-чирика вздрагивал и просыпался. Причем вздрагивал - это мягко сказано, он буквально подпрыгивал. Тогда мне ужасно хотелось посворачивать всем птичкам головки. А сейчас младенец дрыхнет, несмотря на то, что в двадцати метрах от него мужик долбает топором по забору, а по узкому переулочку едет огромный мусоровоз и стукается, судя по звуку, по очереди - то в один забор, то в другой, и я думаю - ничего так птички. Соловьи, в конце концов.
Вообще младенец очень деловит, тыкает во все пальчиком и говорит "кааа". Это такое у него универсальное слово, значит всё хорошее. Все плохое значит "дядядя". Даже, скорее, "ддяддяддя". И орать.
А интернет тут - мечта трудоголика. Мою рабочую почту, для которой, вообще-то, нужно очень хорошее соединение, скачивает и отправляет. А веб грузит медленно, плохо и через раз. Но я не сдаюсь.

Ходили с младенцем гулять. Он теперь большой-пребольшой, так что мы иногда ходим без коляски и слинга, а просто - гулять. На ближайшую детскую площадку, до нее метров двадцать. К нам подошли две девочки - а мы качались на качелях - и стали со знанием дела задавать разные вопросы. Как зовут, и сколько весит, и сколько зубов. Разбираются. Не уверена, что я в их возрасте - а им лет по восемь - знала, что младенцы весят и что у них зубы. Впрочем, может, я на себя наговариваю, а на самом деле - знала. Они еще говорили друг другу тихо, на ушко - ой, какой хороший! - или - ой, какой смешной толстячок! Тут я поняла, что не помню - считается, что никто этих ремарок не слышит?

А в другой раз встретили маленькую девочку в розовом. Она сейчас ничего еще, а подрастет и будет очень противная, мне кажется. Такая воображала-сплетница, и все время недовольная. Мы ее встречали прошлой осенью, на аллее, Леша дрых в коляске, а она шла в розовой шапочке с вышитой короной. И сейчас все то же самое - ходит, разговаривает, ничего нового. Удивительно.

Какой чудесный район - Лефортово, он бы примирил меня с этим городом, если бы это только было возможно. Проблема города - а я его раньше очень любила - в том, что его больше нет. Он исчез, совершенно также, как если сесть в бомбардировщик. Когда я вижу голубятню, то очень радуюсь, но уже все равно и ничего не изменишь. А Лефортово - да, вот еще бы листики туда.

Леше сегодня девять месяцев, большой уже младенец, толстый, гуляли с ним сегодня - часа, может, три с половиной, и теперь еле волочу ноги. Еще младенец катался на метро, и очень ему понравилось, а все кругом сюсюкали, весь вагон. Это кстати было чем-то похоже на то, в детстве, из несуществующего больше города - мы вошли в пустую станцию "Красные Ворота", и от пустоты там все такое гулкое, большое и величественное, и младенец перестал сворачиваться в баранку, а стал глазеть по сторонам. И кругом такие отзывчивые советские люди.

в нашем районе живет в основном общительный и готовый помочь советом. Я имею обыкновение танцевать перед подъездом с орущим ребеночком на руках. А один человек - допустим, А. или Б. - имеет обыкновение носиться по близлежащим дорожкам и детским площадкам с орущим ребеночком в коляске. Не то, чтобы мы только этим и занимались, но случается. Народ же, живущий вокруг и проходящий мимо, спешит нам на помощь.
- Может, у него ножки подогнулись! - сказала мне старушка с сумкой на колесиках.
- Наверно, она мерзнет! - сказал старичок с палочкой А.
Как-то и тетя Маша Еманова выглянула из окна своего второго этажа и крикнула:
- Живот болит!
А мы ни разу никого не убили.

Видела вчера - в сквере на лавочке сидели две старушки, одна в шубе, другая в синем пальто, и увлеченно рассматривали банку сгущенки. И так ее вертели, и эдак, и даже, может, пыхтели. Мимо шел пожилой человек - помоложе этих старушек. Он говорил:
- Цы, цы, цы!
И делал такой жест рукой, какой делают, когда приманивают кого-то и говорят не цы-цы-цы, а цып-цып-цып, только ладонь у него была вниз, и говорил он - цы-цы-цы.
Но старушки его не видели, потому что уткнулись в банку сгущенки.
Когда он уже поравнялся с их лавочкой, то опустил руку и сказал:
- Добрый день!
Они синхронно подняли головы, но ничего не сказали. А потом снова уткнулись в сгущенку.

Часто вижу женщину, которая гуляет с собаками - афганскими борзыми. Собак три штуки, черная, белая и рыжая - конь белый, другой конь, рыжий, и конь вороной, только нет четвертой борзой, бледной, имя которой - смерть.
Женщина с ними высокая и худая, как и положено владельцу этих костлявых борзых, они все похожи если и не на своих собак, то друг на друга. Но все-таки вряд ли это ей имя - смерть. Просто так получилось.
Она ходит всегда по какому-то бездорожью, рядом с асфальтированными дорожками, неожиданно вылетает из-за угла со своими борзыми, как призрак.
На борзых такие специальные шапочки надеты. На черной - черная, на белой - белая, на рыжей - рыжая. Почти тон в тон подобрано.